Заповедник 2 Николая Надеждина: Памяти мамы. За день до её кончины

Завтра (25 декабря) исполняется 25 лет со дня смерти моей мамы. Её не стало в три часа дня 25 декабря 1998 года. Царство ей небесное. И я с той поры живу один… Нет, не один - есть ещё Юля, мой ангел. Но это дело такое - сегодня мы живы, завтра нас нет. Мы надеемся, что проживём достаточно долго. Но как будет на самом деле, неизвестно.

Сегодня я хочу почтить память мамы. И рассказать о запомнившихся моментах её жизни.

Первый момент - в глубоком детстве. Я был очень мал. Мне было года четыре, если ни меньше. Мама училась в горном техникуме на бухгалтера. Папа был её преподавателем. Он специально устроился в техникум на полставки, чтобы её учить. Он был отличным преподавателем. И все, кто у него учился, запомнили его. И поминают добром… Кроме мамы. Он поставил ей на выпускном экзамене по бухгалтерии три балла. Больше никому так не «повезло». Мама попросту не знала бухгалтерию. Путалась в самых простых понятиях.

Так было всегда. Отец просто делал за маму месячные, полугодовые и годовые отчёты. Она приносила домой работу. А сама возилась со мной. Отец же сидел за бумагами и помечтал места, которые следовало исправить маминой рукой. После этого, всё подчистив, он выдавал ей готовый отчёт, который мама сдавала как положено.

Это стало ритуалом. Отец всю жизнь работал за себя и за маму - хотя она считала, что знает профессию на зубок… Она ничего не знала. Это было её и нашим секретом.

Так вот - мама сидела за учебником и учила стихи Лермонтова. Это было стихотворение «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом». Я сидел напротив неё. И, притихнув, играл. Когда она стала потихоньку рассказывать заученное, я ей подсказал то место, когда она сбилась.

Мама удивилась.

- Ты что, умеешь читать? - спросила она.

- Да, - ответил я.

- А ну, прочитай! - мама подвинула мне раскрытый учебник.

Я его перевернул и быстро прочёл «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом».

Мама удивилась ещё больше. Я сам научился читать, причём вверх ногами. Пришлось ей переучивать меня. Но я помню первые газеты, которые я читал в 5 лет. И я считал, что это вполне нормально.

А вот ещё один случай из её учебной юности. Правда, юность эта была для меня - маме уже было около 30 лет (а мне, соответственно, 6 лет).

Шёл урок литературы в последнем классе техникума (там надо было учиться 5 лет). И на уроке истории одна из женщин уснула. И её, именно её вызвали к доске. Она встала. И отправилась к доске.

Вопрос, который ей достался - «как русские войска обороняли Севастополь в 1854 году» (кажется, именно это и спрашивали, я точно вспомнить не могу). Эта женщина стояла у доски и краснела. Она не знала предмета. И тогда мама ей потихоньку подсказала «раком». Ну, эта женщина и ляпнула - «Раком… А как же ещё»?

Я помню оживление в зале. И громкий хохот всех, кто это услышал. А женщине за это поставили три бала за смелость. Была такая история…

Я помню свои дни рождения. Когда ко мне домой приходили из детского садика – практически, все, кого я любил. И мы закатывали такую «гулянку», что мама едва успевала подавать на стол.

Мы были очень малы. И я помню, как однажды, ещё до школы, в Бендерах у дяди Григория Мироновича (Гирша Мееровича) Кремера, я «рулил» за крутящейся табуреткой перед пианино, принадлежавшем его дочери Любе (она на два года старше меня). Потом мы сели есть. И его супруга – тётя Лиза (она запомнилась мне старухой, хотя в ту пору ей было едва за тридцать лет), набив рот, начала кричать на нас: «Куда ты торопишься, успеешь наестся, не набивай рот!»

И это было очень смешно…

Позже меня отправляли в садик - в группу продлённого дня. Дело было очень плохое. От дома этот садик находился километрах в четырёх. И я всю неделю жил именно в садике. А мама в это время занималась работой… Ничем она не занималась. Просто ей надоело быть при своём ребёнке.

Папа в это лето уехал в отпуск в Сочи. И вернулся загорелый, как чёрт. И сразу пришёл ко мне в садик - с чемоданом. И я сказал ему, что не могу больше находится вне дома. Отец тут же меня забрал. И большое в этот садик меня не отправлял.

А ещё я помню Киев. А именно - Дарницу, где я в то время жил. Я жил там 24 дня. Меня направили в этот садик по блату. Родители очень этим гордились. А я изнывал от невнимательности персонала. Нас - тех кто писает в штаны - раздевали до гола и ставили перед всей группой. А мы были уже 6-летками. Ужас… А ещё я помню девочку, которая стояла рядом со мной голая (и я тоже голый). Она плакала. Ну, и я тоже.

Когда к нам приехали мама и папа, я, увидев их, бросился к ним на встречу. И свалил маму с ног. К папе я почти не подходил. Папу я считал (благодаря маме, конечно) «исчадием ада». И очень сильно в этом ошибался. Отец очень меня любил. И маму, конечно. Мы были двумя его самыми родными людьми.

Каждое лето мы уезжали в Молдавию, в город Оргеев, где отец выстроил дом. Здесь мы отдыхали, мама крутила банки, заготавливая продукты. Отец делал вино. А я купался в озере. И спал ночами на гараже - на крыше, с соседским мальчишкой. Было здорово. Но я знал, что ни дня не проживу один в этом доме. Так и случилось - после смерти отца (его похоронили на оргеевском кладбище, рядом с могилой дедушки) и мамы (а её я похоронил в Вологде, где в ту пору жил), я продал дом. И на эти деньги приобрёл квартиру - 3-комнатную, большую. И оставил её детям. И бывшей жене.

Так вот, два года - 1968-69 и 1971-72 я в Молдавию не ездил. Дело в том, что меня дважды направляли на 10 месяцев в Санаторно-Лесную школу в Геленджик. Это был очень непростой опыт. И очень трудный.

Прежде всего, во втором классе я ещё писал в штаны (было такое, что скрывать). А в четвёртом классе болел (мать честная!) дистрофией. И это было что-то с чем-то.

Отец просто с ума сходил. Что он только ни делал. Он был готов купить мне абсолютно всё, что я ни просил. Но я ничего не просил. Мне было просто не до этого.

«Спасла» положение детский врач (фамилию её я специально не называю - поскольку до сих пор считаю её самой настоящей губительницей). Она прописала мне гормоны. И я их пропил - после четвёртого класса. И в пятый пошёл совершенно растолстевшим, малоподвижным мальчиком, которого никто не любит (и, что самое главное - не любил я сам).

Отец сначала обрадовался. Потом загрустил. Из абсолютного доходяги (но, между прочим, велосипедиста, конькобежца, спортсмена) я превратился в жирного урода, который не хочет выходить на улицу. За три месяца я растолстел с 40 килограммов до 80. И потом достиг 115 килограммов, которые держал до армии.

На самом деле, всё было не так. Я был вполне нормальным парнем. Да, раньше я не ел. А то, что ел - моментально просилось наружу. Но это были издержки переходного возраста. И очень скоро я бы стал есть сам. И всё бы «устаканилось».

Мама в ту пору сказала мне фразу, которую я не мог забыть всю жизнь. «Я тебя таким не рожала». И всё - комплекс неполноценности был сформирован.

Моя мама была очень простой женщиной. Не особенного образованной, не особенно читающей. При этом считала себя грамотной. И окружала себя подшитыми журналами - «Вокруг света», «Наука и жизнь», «Юный натуралист». На этом вырос и я. И приложил немало усилий, чтобы стать тем, кем стал я. Но - увы - уже без отца и без матери.

Как умер отец? В 1992 году, когда ему исполнилось 73 года, он накануне крепко выпил - отпраздновав время созревания первого вина. Он выпивал - и это скрывать я не стану… Так вот, накануне мать заявила - «ты когда-нибудь сдохнешь от этого вина, скотина этакая» (тут она употребила ругательное словцо). Отец промолчал. А на следующий день отправился вместе с мамой с посылкой для меня - с орешками. На почте поднял с пола посылку. И… умер.

Он прожил ровно 73 года и две недели. Умер 28 октября 1992 года. Я запомнил этот день на всю жизнь.

Когда я приехал (я успел на его похороны, даже ждать не пришлось), то не узнал мать. Отец для неё превратился в настоящее божество. Она всегда упоминала его со слезами, всегда в превосходной степени. Как я понимаю сейчас - она была очарована им. И прожила всю свою жизнь под колпаком его заботы. Отец её очень любил. И когда я это понял (а это было года за три до его кончины), я тут же склонил перед отцом голову. И стал перед ним извиняться. Но… разве за всё я извинился? Нет, далеко не за всё.

Так уж получилось, что отец для меня стал всем. А мама чуть отдалилась от меня. И дело тут было в той жуткой жадности, которой она страдала. Да, я понимаю - очень трудное детство. Годы без матери (в 8 лет её мама, то есть моя бабушка, пережившая и мужа, и всех своих детей, выгнала маму из дома, и это было одним из самых тяжёлых событий в её жизни). Но всё-таки этот очень трудно понять - когда твоя матушка начинает подворовывать на работе. И ты после этого (с согласия отца) специальным образом раздаёшь шампанское (господи - «советское»!) ребятам со своего участка. А иначе никак. И ребята понимают - твоя матушка выступает против закона…

Что было, то было. Я помню всё. И хорошее (его было больше). И плохое (его было значительно меньше).

Что самое главное - я пережил дедушку (он прожил всего 51 год). Я пережил маму (она прожила всего 62 с половиной года). Теперь я должен пережить отца (он прожил 73 года и две недели).

Смогу ли? Наверное. Точнее ничего сказать не могу. Пока же живу в хорошей стране с хорошими людьми. И что будет дальше - неизвестно.

Пока я не боюсь ни «ковида», ни сахарного диабета, ни каких-либо других болезней. Но что значит - «не боюсь»? Всё в жизни приходит постепенно. В том числе и опасные болезни… Короче, вот так.

Завтра (можно сказать уже сегодня - у нас нет света, в смысле электричества) я помяну свою маму. Двадцать пять лет - это не шутка. Да, я не очень-то «собранный», в том смысле, что живу без ноги (а нога где-то отдельно - я имею в виду свою правую ногу). Но зато живой-здоровый, хотя бы частично.

Порадовалась бы за меня мама - если бы это случилось при ней? Не думаю. А я радуюсь - потому что на свете уже не осталось никого, кто думал бы обо мне или желал мне здоровья (я имею в виду близких людей).

Зато других людей, которые чужие для меня, но близки как родственники и даже больше, очень много. Вы не поверите - но в Грузии у меня всего один враг (я называю его врагом, хотя он не враг - а серединка на половинку). И тот (вернее - та) дура, каких свет не видывал… И бог с ней. Зато она одна. А других людей, с которыми я не против поговорить, очень много. И если начать перечислять их имена, то мне это будет очень трудно сделать.